Глава пятая. ДИКТАТУРА ТОРЖЕСТВУЕТ

То, что, по предположению Гинса, только «носилось в воздухе», стало фактом в течение ночи с 17-го на 18-е ноября. С помощью казаков из омского гарнизона под командованием полковника В. И. Волкова и есаула И. Красильникова и группы младших офицеров, руководимых начальником оперативного отдела Сибирской армии полковником Генерального штаба А. И. Сыромятниковым, недолговечная Директория была свергнута и заменена военной диктатурой в бескровном государственном перевороте, приведшем адмирала А. В. Колчака, министра по делам армии и военно-морского флота Всероссийского Временного правительства, на должность Верховного правителя антибольшевистской России. Эсеровские члены Директории Н. Д. Авксентьев и В.М. Зензинов и заместитель министра безопасности Е. Ф. Роговский, тоже эсер, были арестованы и позднее депортированы в Китай. Их арест оправдывался сомнительным основанием, что они якобы готовились вступить в соглашение с большевиками. Виноградов, кадет с левым уклоном, протестовал против роспуска Директории, но не был арестован. Генерала Болдырева не было в Омске; в середине ноября он выехал на фронт инспектировать войска, подчинённые Всероссийскому Временному правительству. Следовательно, его нельзя было ни арестовать, ни связаться с ним.

Верные своим марксистским взглядам на революцию, советские историки, изучавшие государственный переворот, приведший адмирала Колчака к власти, сначала обращали мало внимания на подробности заговора и на отдельных лиц, участвовавших в нём, несмотря на обилие относящихся к делу данных в советских архивах. Советская историография полностью возлагала вину за переворот на «монархических черносотенных» офицеров и их капиталистических и помещичьих союзников, совершенно не принимая во внимание события, действительно происходившие в Омске (1). Согласно этой точке зрения, полковник Волков и его казаки были без сомнения главными виновниками, положившими начало перевороту и оказавшими помощь кадетским политическим деятелям во введении адмирала Колчака в должность военного диктатора. В 1980-х и 1990-х годах советские историки начали более тщательно изучать имеющиеся у них архивные материалы, приводя их в порядок и анализируя данные, относящиеся к подготовке и осуществлению переворота (2). Однако их основной тезис оставался по существу неизменным, несмотря на незначительные изменения, сделанные в результате новых исследований. С советской точки зрения 1980-х годов, корни омского государственного переворота таились в стремлении военных и высших классов вернуть власть, отданную ими большевикам в 1917 году. Следовательно, с советской точки зрения, государственный переворот в Омске являлся лишь ещё одним проявлением классовой борьбы между капиталистами и помещиками и угнетённым пролетариатом страны (3).

Не имея доступа к советским архивным фондам, западные историки обычно воздерживались от подробного анализа переворота, ограничивая свои пояснения большей частью легко доступной информацией из мемуарной литературы и документов, попавших в западные архивы, — материалами, имеющими отношение к предмету исследования, но недостаточными для окончательного объяснения событий 1918 года (4). Двое из главных участников, воспоминания которых могли быть полезны, — Михайлов и Волков, — умерли, не оставив личных мемуаров. Воспоминания Вологодского и Серебренникова, присутствовавших на чрезвычайном заседании в ночь с 17-го на 18-е ноября, содержат описания событий в общих чертах, без упоминания фамилий или подробностей переворота (5). Гинс не присутствовал на чрезвычайном заседании и узнал о нём лишь на следующий день (6). Следовательно, его изложение обстоятельств переворота взято исключительно из вторых рук. Свидетельские показания адмирала Колчака, данные им следователям иркутского ревтрибунала в январе 1920 года, были доступны западным исследователям с начала тридцатых годов, но, к сожалению, они не были убедительны. Колчак отрицал, что он участвовал в заговоре, однако признал, что имел контакты с заговорщиками (7). Генерал Нокс, которого многие считали замешанным в перевороте на основании косвенных свидетельств, предпочёл окончить свои мемуары 1917 годом (8). Эмигрантский историк СП. Мельгунов интервьюировал нескольких выдающихся омских политических деятелей и военных, но его выводы не окончательны. В своём заключении он указывает пальцем лишь на одного министра финансов Михайлова (9). Английские, французские и чешские архивные фонды не проливают новый свет на события 17-18 ноября. Таким образом, западные и эмигрантские толкования остались в основном проблематичными, указывая неуверенно на министра финансов Михайлова и на двух местных руководителей партии кадетов, В.Н. Пепеляева и В. А. Жардецкого как на основных исполнителей заговора, приведшего адмирала Колчака к власти (10). Подобные необоснованные утверждения можно найти и в мемуарах Гинса, Вологодского, Сукина и Серебренникова, хотя последний выдвигает предположение, не упоминая никаких фамилий, что другие члены совета министров также могли участвовать в заговоре (11). Согласно Гинсу и Вологодскому, все трое — Михайлов, Пепеляев и Жардецкий — открыто поддерживали идею военной диктатуры, причём, Пепеляев и Жардецкий публично выступали в пользу того, что они называли «диктатурой ради демократии» (12), а Михайлов играл роль координатора и закулисного «серого кардинала». Недавно опубликованная английским историком работа о деятельности правительства адмирала Колчака, детально рассматривающая его деятельность, также указывает на Михайлова, Пепеляева и Жардецкого как на соучастников заговора. Однако, как и советские исследования 1980-х годов, автор этого труда склонен считать, что кадетское решение участвовать в перевороте было результатом давления со стороны сибирских военных, включая, вероятно, самих Колчака и Нокса. Согласно этому мнению, свержение Директории и назначение адмирала Колчака Верховным правителем России было результатом военного переворота, а не других причин (13).

Открытие советских архивов западным исследователям после развала Советского Союза сделало возможным более точно определить, как развивался заговор, и кто были его главные участники. Четыре отдельных документа из Государственного архива Российской Федерации помогли собрать воедино историю заговора и вызванного им переворота (14). Проявляющаяся картина заговора продолжает иметь несколько белых пятен, но уже более не страдает от недостатка свидетельств и сомнительных заявлений из второстепенных источников. Особенно полезным является письмо, датированное 14-м апрелем 1919 года, полковника А. И. Сыромятникова Михайлову, и прямо указывает на роль последнего в перевороте. Оно неопровержимо говорит об участии Михайлова в заговоре, а также ясно показывает, что участие Волкова зависело от готовности гражданских руководителей выдвинуть кандидатуру Колчака. «Если бы не Вы, — заявляет Сыромятников, — совет министров никогда бы не решил отдать всю власть адмиралу Колчаку... и возможно Волков не согласился бы арестовать членов Директории» (15).

Чтобы полностью понять, как Колчак принял власть, необходимо вернуться к началу 1918 года. Совершенно очевидно, что Колчак не был единственным кандидатом, считавшимся достаточно выдающимся, чтобы занять место Верховного правителя. Трое других высокопоставленных военных тоже рассматривались как возможные кандидаты на диктаторские полномочия. Упоминался генерал Алексеев, начальник Генерального штаба царской армии и главный «архитектор» Добровольческой армии на юге России, но не был выбран, так как находился далеко от Сибири, и был слишком болен для выполнения такого напряжённого задания. Та же участь постигла генерала Д. И. Хорвата, Генерального управляющего КВЖД в Харбине. Он был слишком стар и оторван от политической жизни Западной Сибири (16). Раздавались голоса в пользу генерала Болдырева, но, будучи одним из создателей коалиционного правительства, которое было против военной диктатуры, он не был желаемой фигурой для партии кадетов. Кроме того, он не был приемлемым кандидатом для казачьих генералов и полковников, боявшихся, что он их оттолкнёт в сторону и заменит более умеренным и профессиональным окружением. Англичане также не были настроены в его пользу и смотрели на него как на назойливого попутчика, часто поддерживающего политику эсеров.

Колчак несомненно оставался наиболее предпочитаемым кандидатом. Он был угоден правым военным и руководству партии кадетов, почти всем областным политическим деятелям и местным военачальникам, и определённо — огромному большинству офицеров, политиков и промышленников могущественного «омского блока». Он разделял с ними их твёрдую решимость сохранить русское государство и его территориальные владения, продолжать войну с Германией, преждевременно прекращённую Лениным, и навсегда порвать с эсерами. По всем меркам он являлся идеальным кандидатом от партии кадетов — долгожданным Наполеоном — для проведения их внутренних реформ и продолжения войны против большевиков. Союзники, в особенности генерал Нокс, тоже отдавали предпочтение Колчаку. Так же реагировали некоторые чешские офицеры, в частности Гайда, которому не терпелось занять высшую командную должность в Белой армии при Колчаке. К середине ноября почти все в Омске, включая самого Колчака, считали его выбор окончательным (17). В гостиных светского общества, правительственных учреждениях и армейских казармах имя Колчака неизменно возникало во время разговоров о выборе будущего военного верховного правителя. Его послужной список и выдающаяся репутация превозносились без всякого стеснения. Его способность взять бразды правления из рук едва державшегося на ногах правительства Директории никогда не подвергалась сомнению. В период политической нестабильности и серьёзных поражений на фронте Колчак рассматривался как сияющий рыцарь на белом коне, который выведет Россию из её нового «смутного времени».

Заговорщики тщательно готовились к перевороту. В середине октября В. Н. Пепеляев, председатель восточного отдела партии кадетов и премьер-министр Колчака в течение последних месяцев 1919 года, начал планировать свержение правительства с помощью И. А. Михайлова и А. Д. Сыромятникова. Действуя, как генеральный координатор, он сосредоточил свою деятельность на «пробуждении в [сибирских] политических кругах благоприятного отношения к свержению правительства» (18). Михайлов принял на себя ответственность «убедить совет министров передать всю свою власть адмиралу Колчаку» (19); именно это задание объясняет, почему большинство министров Директории считало его руководителем заговора. Сыромятников должен был руководить «военной организацией» (20). Согласно И. Бафталовскому, одному из помощников Сыромятникова, ничего не было оставлено на волю случая. План свержения учёл все возможные промахи, включая возможность нанесения контрудара некоторыми офицерами и воинскими частями (21). Волков, начавший свержение правительства с ареста эсеровских членов Директории, не действовал самостоятельно или без одобрения триумвирата, как широко упоминается в мемуарной литературе. Несмотря на его собственное признание и признания его непосредственных военных сообщников в том, что они являлись зачинщиками переворота, Волков действовал по указанию Пепеляева и его группы заговорщиков (22). Он требовал твердых гарантий от партии кадетов, что она его поддержит, и только после этого согласился ввести в дело своих казаков. Он также требовал гарантий триумвирата в том, что союзники не будут поддерживать Директорию, и взамен за свои услуги ожидал производства в генералы (23).

В середине ноября генерал Болдырев, единственный человек, способный вызвать серьёзные трудности у заговорщиков, покинул Омск для совершения инспекционной поездки вдоль линии фронта. Сопровождаемый полковником Уордом и ротой его миддлсекских бойцов, Колчак тоже выехал из Омска в Екатеринбург на празднество, где он должен был председательствовать на торжественном параде русских и иностранных войск. Эта поездка была, вероятно, намеренно устроена заговорщиками. Отсутствие Болдырева и решение Великобритании в начале ноября официально признать Директорию (24) заставляло заговорщиков не откладывать переворот и действовать решительно без дальнейших промедлений. На тайном совещании, состоявшемся утром 17-го ноября, ключевые заговорщики — Пепеляев, Михайлов и Сыромятников — встретились с Волковым и его казачьими офицерами, чтобы утвердить окончательные подробности свержения правительства, запланированного на более позднее время того же дня. Под руководством Сыромятни-кова молодые казачьи офицеры тщательно разработали детали переворота и готовились к его успешному выполнению без опасения серьёзных просчётов. Вспоминая о перевороте, капитан Бафталов-ский припоминает в своём дневнике, что утром 17-го его самого и его офицера-сослуживца вызвал полковник Сыромятников и сказал им совершенно ясно, что «всё, к чему мы готовились в течение последнего месяца, должно сегодня ночью свершиться. Помните, что в случае провала нас всех ждёт верёвка» (25).

Заговор был реализован безупречно. Зензинов и Роговский были арестованы в тот же вечер в доме Роговского на приёме в честь недавно прибывших из Архангельска членов эсеровской партии. А. Аргунов, заместитель Зензинова в Директории, был взят под стражу в гостинице «Россия». Специально развёрнутый отряд под командованием есаула Красильникова разоружил часовых у главного здания правительства и взял охрану на себя. Час спустя, отряд госбезопасности, численностью в двести человек, сдался казакам Красильникова в своей казарме почти без сопротивления. Попытка со стороны офицера, лояльного Директории, поднять чехословацкий батальон, стоявший в городе, оказалась неудачной. Чехи отказались быть замешанными. В ранние утренние часы, предположительно для обеспечения порядка и защиты жизни своих солдат, полковник Уорд, командир миддлсекского полка, установил пулемёты вокруг главного правительственного здания и расставил своих солдат вдоль Атамановской улицы. Исключая Вологодского и других членов совета министров, срочно вызванных на экстренное заседание в главное здание правительства, город спал, как будто бы вообще ничего не происходило.

Несмотря на указание Гинса и Вологодского о выборе Колчака из списка кандидатов на экстренном заседании правительства (26), существуют серьёзные сомнения, что члены совета министров действительно занимались этим в тот вечер. Колчак уже был выбран Верховным правителем России, и теперь предстояло только провести официальную инаугурационную церемонию. Чтобы придать законность назначению Колчака и заверить союзников, что оно пользуется поддержкой Совета министров, собранные министры приняли участие в процедуре голосования и официально избрали адмирала Колчака Верховным правителем России. Совет министров также должен был удовлетворить адмирала Колчака, который несомненно не хотел оставить ни малейшего впечатления, что его восхождение к власти было каким-то образом инициировано им самим, особенно потому, что он участвовал в утреннем чрезвычайном заседании, выступал в пользу диктатуры и дал согласие стать главой государства. Голосование было просто формальностью — кульминационным пунктом постепенно созревшего и тщательно осуществлённого заговора, искавшего поддержки различных политических группировок Сибири и быстро предпринятого в подходящее время. Даже резолюция о назначении Колчака имела оттенок заговора. Она была подготовлена перед фактическим свержением правительства, а затем спешно отредактирована в утренние часы 18-го ноября. Это было сделано, чтобы удовлетворить тех министров, которые хотели убедиться, что власть передавалась не лично Колчаку, а Совету министров, члены которого тогда «временно уступили правительственную власть адмиралу Александру Васильевичу Колчаку» (27) в неуклюжей попытке добиться законности и обеспечить одобрение «конституционной диктатуры».

Ночь с 17-го на 18-е ноября являлась для заговорщиков трудно завоёванной победой. После нескольких недель политических волнений и подготовки они успешно избавились от многопартийной Директории и заменили её одним человеком, подотчётным по военным вопросам лишь самому себе, и по гражданской администрации ответственным перед советом министров. Для членов Директории этот унизительный провал вытекал из Уфимского Государственного Совещания. Используя новые данные, настоящая глава старается объяснить, как это произошло, кто руководил заговором и направлял его к успешному завершению. Но два вопроса продолжают оставаться без окончательных ответов, придавая истории переворота некоторую неопределённость, к сожалению, заведшую некоторых историков, особенно российских, в мутные воды обобщений и случайных обстоятельств. Два навязчивых вопроса продолжают преследовать историографию переворота: участвовал ли Колчак лично в заговоре, и играли ли англичане значительную роль в нём?

Советские историки не боялись отвечать на оба вопроса утвердительно. Указывая на отчёты в мемуарной литературе, на связи с кадетским руководством в Москве, на повторяющуюся критику Директории Колчаком и его высказывания в пользу диктатуры, на его возвращение в Омск вечером 17-го ноября за несколько часов до начала переворота и, наконец, на его активное участие в экстренном заседании, на котором он был назван Верховным правителем, они настаивают, что Колчак был активным участником заговора. К примеру, одно советское исследование 1983 года безоговорочно признаёт Колчака участником событий, происшедших в ночь с 17-го на 18-е ноября (28). Советская точка зрения об участии англичан в заговоре также звучит утвердительно. Советские историки ссылаются на посещение Колчаком Лондона в 1917 году, на его согласие служить в Месопотамии, на его столкновение с японцами на стороне англичан во Владивостоке, на его прибытие в Омск в одном поезде с генералом Ноксом, а также на сбор британского миддлсекского полка в поддержку заговорщиков ночью 17-го ноября. Для усиления доводов в пользу участия англичан в заговоре, советские историки цитируют мнения французов и эсеров. Генерала Мориса Жанэна, Верховного Главнокомандующего союзными войсками в Сибири, не было в Омске во время свержения Директории; однако он был убеждён, что англичане спланировали заговор и послали Колчака для его осуществления. В своих воспоминаниях о Гражданской войне в России Жанэн определённо заявляет, что англичане были «архитекторами переворота» (29). Так же думали и эсеры, которым было непонятно, почему переворот смог произойти в присутствии чехов, которые предпочли не вмешиваться (30). Чехословаки всегда поддерживали партию эсеров и выступали в защиту демократической формы правления. Они были против установления военной диктатуры и имели достаточное количество войск в районе Омска, чтобы выступить против заговорщиков, но по какой-то неизвестной причине предпочли не вмешиваться, высказывая своё недовольство лишь резким заявлением против незаконности свержения правительства (31). Для непокорных эсеров чешский отказ в помощи Директории был достаточным доказательством соответствующего приказа, отданного англичанами чешскому командованию.

Западные историки отвергают утверждения советских историков по обоим вопросам, вежливо отмечая, что в настоящее время существуют лишь предварительные ответы (32), хотя ранее упомянутое английское исследование осторожно говорит об участии в заговоре лично Колчака и о значительной роли в нём англичан. Обнаружение дополнительных данных по вопросу прямого участия Колчака в заговоре является весьма маловероятным. Советские историки усердно пробовали найти дополнительные данные, но так ничего нового и не обнаружили. Заявление Колчака иркутскому ревтрибуналу, в котором он отрицал участие в заговоре, но признал свою связь с заговорщиками, до сих пор остаётся единственной крупицей конкретного, но несколько сомнительного доказательства, позволяющего освободить адмирала Колчака от ответственности за прямое участие в заговоре. Разумеется, это не означает, что он не знал о том, что происходило в Омске, или не понимал, что кадетское руководство наметило его на должность главы государства. Напротив, имеются свидетельства, что он был вполне в курсе событий и был серьёзно озабочен легитимностью диктатуры, которая должна была заменить Директорию. В неопубликованных мемуарах И. И. Сукин, глава колчаковского ведомства по иностранным делам в Омске, припоминает свой разговор с адмиралом Колчаком незадолго до государственного переворота, в котором адмирал указывал, что у него были опасения насчёт создания диктатуры. «Александр Васильевич колебался, — писал Сукин. — Со свойственной ему объективностью и желанием быть абсолютно правым перед своей совестью и долгом он видел все отрицательные стороны переворота. С другой стороны, военный темперамент и активный патриотизм диктовали ему, что невозможно оставаться бездейственным при сознании, что всё идёт к гибели» (33). Таким образом, существует основание полагать, что Колчак участвовал в перевороте, возможно не непосредственно, но знал о нём и принимал молчаливое участие в свержении Директории.

Нет простого ответа на вопрос об английском участии в заговоре. Аргумент советских исследователей сильно наводит на мысль об английском участии, однако он полностью основан на косвенных доказательствах и не учитывает изменения в британской внешней политике. Он объединяет под единой рубрикой «британского участия» все действия англичан в отношении России в 1918 году, вне зависимости от того, были ли действия англичан инициированы министерством иностранных дел в Лондоне, или же решения принимались ими на местном уровне, в Сибири. Нет никакой тайны вокруг событий, происходивших на местном уровне. Во второй половине октября 1918 года генерал Альфред Нокс, бывший в близких отношениях с адмиралом Колчаком, решительно поддерживал идею установления военной диктатуры. То же самое касается старших офицеров его штаба — полковника Дж. Ф. Нильсона и капитана И. Стевени, поддерживавших близкие отношения с основными заговорщиками вплоть до самых последних дней подготовки переворота. Однако британская политика в отношении России изменилась коренным образом в начале ноября. В течение лета 1918 года, когда союзники всё ещё пытались создать Восточный фронт, Англия была сильно настроена в пользу укрепления русской мощи на Востоке через военную диктатуру. Эта точка зрения пользовалась особой поддержкой военного министерства Великобритании. Британское министерство иностранных дел оставляло свой выбор открытым, но также соглашалось, что такой подход, вероятно, был единственно возможным. В сделанном с оговоркой заявлении, Лорд Сесил, помощник госсекретаря по иностранным делам Великобритании, ясно констатировал, что «единственно возможный выход (в России) видимо заключается в установлении временного военного правительства с последующим восстановлением Учредительного Собрания после установления подлинного порядка» (34). С приближением конца войны британская политика начала меняться в пользу гражданского правительства и с установлением Директории, управляемой коалицией, к официальному признанию Директории (35). По всей вероятности, английские военные и гражданские официальные лица в Сибири были осведомлены об изменении политического курса. Генерал Нокс несомненно знал об этом; следовательно, неудивительно, что он предпочёл отрицать какую-либо прямую связь англичан с событиями переворота (36). На самом деле, в ночь с 17-го на 18-е ноября генерал Нокс был во Владивостоке и, возможно, намеренно отсутствовал в Омске, чтобы уменьшить подозрения о причастности к заговору. Что касается чешского невмешательства в события 17-го ноября, якобы по приказу англичан, существует более разумное объяснение. К середине ноября Первая мировая война окончилась, и Чехословакия стала независимым государством. Стремясь возвратиться на родину. Чехословацкий легион начал прекращать, где только было возможно, своё непосредственное вмешательство во внутренние дела России. Эта точка зрения подтверждается Болдыревым, который в своем дневнике за 19-е ноября описал разговор с генералом Сыровы, командиром Чехословацкого легиона, в котором Сыровы сказал ему, «что он резко против переворота, но добавил, что Степанек (военный министр Чехословакии) запретил чехам вмешиваться в наши внутренние дела» (37).

Каков тогда окончательный вердикт? Кто был прямо ответственен за переворот и кто лишь косвенно замешан в нём? Было бы справедливо сказать, что случившийся в ночь с 17-го на 18-е ноября переворот не был бунтом, организованным реакционными монархическими офицерами, как много лет утверждала советская историография, а скорее смелым захватом власти политической партией, которая на продолжении нескольких месяцев пыталась сместить коалиционное правительство и привести к власти человека, с которым его лидеры разделяли одинаковые надежды и взгляды. Кадеты организовали переворот, определили его исход и, с помощью сообщников из числа военных и членов совета министров, обеспечили его успешное

завершение, назначив адмирала А. В. Колчака, с которым они предпочитали работать с самого начала, Верховным правителем антибольшевистской России. А сам Колчак, которого они назначили на этот пост, участвовал ли он в заговоре? Ответ на этот вопрос зависит от того, как определить слово участие. Вероятно, он не был прямо замешан, но, несомненно, был вовлечён в заговор. Колчак знал, что он намечался кандидатом на пост Верховного правителя; он добровольно выступал в пользу заговора и официально согласился принять на себя верховную власть. Принимая всё во внимание, его приход к власти было конкретным случаем подразумеваемого согласия. Что касается участия англичан в заговоре, то ответ на это менее определённый. Несмотря на косвенные доказательства, весьма маловероятно, что Уайтхол избрал Колчака в 1917 или в начале 1918 года на пост будущего Верховного правителя России, а затем продолжал манипулировать им в этом направлении, непосредственно вмешиваясь во внутреннюю политическую жизнь России. В действительности, англичане имели свой расчёт. Британское министерство иностранных дел видело в Колчаке временное орудие внешней политики — в Месопотамии в качестве противовеса революционной деятельности на Кавказе; во Владивостоке — в качестве противника японского проникновения в восточную Сибирь; и в Омске — в качестве соперника, вокруг которого различные сторонники диктатуры могли объединиться против радикального крыла эсеровской партии. После формирования коалиционного правительства на Уфимской конференции Великобритания больше не видела причин для продолжения поддержки диктатуры во главе с адмиралом Колчаком. Некоторые британские официальные лица, имевшие тесные связи в Сибири, возможно продолжали поддерживать кандидатуру Колчака из соображений личной дружбы и убеждённости в том, что военное правительство будет лучше служить антибольшевистскому делу. Тем не менее, было бы нереалистично полагать, что глава британской военной миссии в Сибири мог игнорировать инструкции своего правительства, невзирая на то, что он думал о них лично. Генерал Нокс был слишком профессионален как военный, чтобы пренебречь приказом свыше.

Как обыкновенно бывает при любой внезапной смене правительства, переворот вызвал цепь реакций широкого спектра, от полного неодобрения до равнодушия и восторженной поддержки. Для генерала Болдырева переворот явился неожиданным и, вызывающим глубокую печаль, испытанием. Он узнал о нём от своего начальника штаба через двадцать четыре часа и смог дозвониться до самого Колчака лишь вечером 19-го. В нескладном и трудном телефонном разговоре Колчак суммировал события 17-18 ноября, в то время как Болдырев пытался выяснить, советовался ли совет министров со ставкой насчёт свержения Директории. По мнению Болдырева, разговор был неудачным. Ему не удалось убедить Колчака, что Директорию следует восстановить. Вместо этого, Болдыреву пришлось подумать, следует ли ему оказывать сопротивление перевороту с помощью всё ещё преданных ему офицеров. С одной стороны, оказывая твёрдую поддержку Союзу Возрождения и его цели, заключавшейся в сохранении коалиционного правительства, Болдырев не хотел уступать, не попытавшись вернуть легитимную власть Директории. С другой стороны, он также не считал честным ввергать народ во вторую побочную гражданскую войну, которая бы ещё более ослабила борьбу против большевизма. В конце концов, он подал в отставку с должности командующего армией, приняв заверения Колчака в том, что его не арестуют и не помешают его выезду за границу (38). В порядке последнего символического жеста протеста против камарильи, назначившей Колчака Верховным правителем, Болдырев произвёл Каппеля в генералы, уведомив его, что «он очень сожалеет, что не смог его посетить на фронте» (39).

Большинство офицеров реагировали на переворот благоприятно, в особенности казачьи командиры и офицеры штаб-квартиры, но были исключения. Генерал Матковский, командующий Второго Сибирского корпуса, бросил вызов новому режиму, угрожая выступить против него, но его начальник штаба уговорил его согласиться со сменой правительства (40). Некоторые офицеры на фронте тоже испытывали смешанные чувства. С одной стороны, они приветствовали установление централизованного военного правительства, которое, они надеялись, теперь возьмёт на себя полную ответственность за долгосрочную борьбу против большевиков. С другой стороны, они желали знать, последуют ли какие-нибудь немедленные улучшения в материальном снабжении фронта и в переброске подкреплений. Свержение Директории было полной неожиданностью для частей на фронте. Новосозданная Белая армия, состоящая из остатков Народной армии и новых формирований с Урала, билась в то время не на жизнь, а на смерть на самарско-уфимском участке. Выдохшиеся физически и морально после нескольких недель постоянных боёв, офицеры с нетерпением ждали свежих подкреплений, а не новой смены правительства. Даже наиболее горячие критики эсеров говорили: «нашли время!» (41). Старшие офицеры высказывались двойственно. Услышав о свержении Директории, Каппель сказал отцу автора, что «всё это хорошо, но лучше бы прислали что-нибудь из тыла на фронт» (42).

Были разногласия в признании нового правительства и за границей и внутри страны. Большинство союзных держав выразили неодобрение и опубликовали декларации, критикующие переворот и осуществивших его лидеров. Исключение составляли японцы, которые предпочли временно не занимать определённой позиции, до тех пор, пока они точно не оценят действия нового правительства. Большинство местных союзных представителей, с другой стороны, приняли перемену, беспристрастно указывая, что будут продолжать работать с новым правительством, а не противостоять ему, несмотря на осуждение переворота их собственными правительствами. Руководители областных русских гражданских и военных образований тоже признали Колчака, за исключением атамана Г.М. Семёнова в Чите, который, следуя примеру своих японских патронов, отказался признать Верховного правителя, с которым у него был личный конфликт с того дня, когда Колчак впервые прибыл в Восточную Сибирь. Эсеры и меньшевики представляли собой единственные основные политические группировки, резко возражавшие против переворота. Некоторые бывшие члены правительства КОМУЧ'а и екатеринбургского Съезда членов Учредительного Собрания грозились начать военные действия против нового режима. Однако большинство населения — даже основная часть сибирского крестьянства — приветствовало приход к власти Колчака в качестве Верховного правителя в надежде, что его руководство не будет злоупотреблять властью и объединит все слои населения в борьбе против большевизма.

2

Принятие власти адмиралом Колчаком устранило многие источники напряжённости в правительстве, среди военных и широких слоев населения, но не сразу удовлетворило союзников, областные правительства и территориальные анклавы. Оно также не положило конец протестам эсеров. С исчезновением Директории и последних остатков эсеровской власти эсеры обратили свою воинственность против нового режима путём расширения революционной пропаганды в армии и среди крестьянства. Некоторые из наиболее радикальных бывших членов несуществующего правительства КОМУЧ'а и Съезда членов Всероссийского Учредительного Собрания зашли настолько далеко, что стали поощрять восстания против нового правительства. Пытаясь умиротворить чувства людей, успокоить военных и проявить твёрдость в отношении оппозиции, Колчак провёл три отдельных мероприятия за первые двенадцать дней своего правления. 18-го ноября он опубликовал сбалансированное заявление о принятии им власти, в котором подчеркнул свободу, закон и порядок, а также свою решимость победить большевиков. Суммируя главные пункты заявления, Колчак объявил: «Я не пойду по пути реакции или по разрушительной тропе узкой партийности; моя главная цель создать боеспособную армию, одержать победу над большевизмом и установить закон и порядок, чтобы народ смог непредвзято выбрать для себя предпочитаемую им форму правления» (43). Эта прокламация была доброжелательно принята в России и во всём мире. Даже те союзники, которые продолжали критиковать новый режим, смягчили своё недовольство переворотом.

Лавируя с целью успокоить сибирских военных, 19-го ноября Колчак вмешался в судебное дело, возбуждённое против полковника Волкова и двух его соучастников, Красильникова и Катанаева, арестованных после того, как они сделали ложное признание, что именно они были ответственны за осуществление переворота. Произведя Волкова в чин генерал-майора, а его двух помощников в полные полковники, Колчак ясно дал понять всем, что они действовали правильно, арестовав эсеровских членов Директории, подозревая начало эсеровского заговора по свержению правительства. Волков и компания были быстро оправданы и суд над ними, как многие предсказывали, превратился в обвинение эсеровской оппозиции против военного правительства. Повышение в чине Волкова и его помощников, исполнило обязательства гражданской камарильи перед сибирской армией за выполнение столь необходимого военного компонента заговора, без которого государственный переворот был бы невозможен.

Наконец 30-го ноября Колчак издал приказ о том, как он будет обращаться с оппозицией. В слабо обдуманном и чрезмерно суровом Приказе № 56 он объявил: «Приказываю всем русским военным начальникам самым решительным образом пресекать преступную работу вышеуказанных лиц, не стесняясь применять оружие... Все начальники и офицеры, помогающие преступной работе вышеуказанных лиц, будут преданы мной военно-полевому суду. Такой же участи подвергнут начальников, проявляющих слабость и бездействие власти» (44). Почти сразу после окончания Уфимского Совещания Съезд членов Учредительного Собрания начал публиковать протесты против военных и кадетского руководства, но эти протесты не считались в полной мере изменой. Даже известная «Черновская грамота» не рассматривалась Директорией, как предательский документ. Однако 18-го ноября в телеграмме отправленной Колчаку, оставшееся руководство КОМУЧ'а объявило его и Вологодского «врагами Родины», грозя направить против них «добровольческие части», если Директория не будет восстановлена (45). Эта телеграмма была прямым оскорблением правительству Колчака, вынуждая его дать хоть какой-нибудь ответ в интересах сохранения своего права на легитимность. Приказ № 56 был таким ответом, хотя его появление, вероятно, было вызвано и докладами генерала Войцеховского, который в то время отчаянно пытался сплотить остатки войск Поволжского фронта, которыми он располагал, для сопротивления приближающимся 1-й и 5-й Красным армиям. Колчаку потребовалось целых десять дней для того, чтобы ответить на телеграмму, поскольку ответ был связан с принятием решений о введении цензуры, закрытии левых газет и прекращении отношений с оппозицией. Приказ № 56 не был просто импульсивным ответом на телеграмму, а намеренно принятым решением, основанным на реальных условиях на фронте и в тылу, где эсеровская пропаганда ставила под угрозу военную готовность антибольшевистских сил после проигрыша сражения под Белебеем (46). Цель приказа не являлась предметом спора, т. к. было ясно, что продолжение эсеровской антивоенной пропаганды было нетерпимым; оспаривался не приказ, а его необычайно суровая фразеология. Приказ разрешал местным командирам и их подчинённым разбираться без суда не только с эсеровскими политическими деятелями, перечисленными в нём, но и со всеми подозрительными элементами. Приказ инициировал тысячи арестов, множество расстрелов и огульных нарушений прав человека, вызвав огромное возмущение в России и за её пределами. Генерал Каппель вынужден был лично просить Колчака спасти В.К.Фортунатова, его эсеровского товарища по оружию и первоначального члена КОМУЧ'а (47). Реакция за рубежом была бурной и широкой. Иностранная пресса подвергала Омское правительство ожесточённой критике за репрессии, а союзники опять грозились приостановить поставки продовольствия и оружия.

Приказ арестовать социалистов и этим укрепить безопасность был горькой ошибкой, особенно когда новое правительство в Омске старалось сцементировать свои отношения с союзниками и консолидировать власть внутри страны. Почему Колчак внезапно предпринял такие строгие и несдержанные действия после своего призыва к политической терпимости и национальному согласию? Почему же он не прекратил применение насилия и нарушение прав человека? Было ли это противоречие результатом временного психологического расстройства в связи с проблемами, возникшими в начале его правления, или частью какого-то более серьёзного недостатка в его характере? Каковы были социальные и психологические основы его политического поведения, и какие плюсы и минусы как человек и политик привнёс он в должность Верховного правителя во время Гражданской войны?

Историки, как правило, избегали этих вопросов. Западные авторы воздерживались от тщательного исследования сильных и слабых сторон Колчака, рисуя неясную картину трагического, но благородного руководителя, внезапно поставленного историей в безнадёжную политическую и военную ситуацию, к которой он был совершенно не готов. Следуя неписаному правилу «De mortuis nil nisi bonum» (о мёртвых говорить лишь хорошее), белые офицеры и политические деятели, пережившие Гражданскую войну и эмигрировавшие на Запад, также воздерживались от суровой критики Колчака. Для большинства из них, несмотря на значительные недостатки,

Колчак оставался легендой — мужественным и благородным вождём, спокойно встретившим расстрел ранним утром 7-го февраля 1920 года. Даже генерал Дитерихс, имевший серьёзные разногласия с Колчаком летом и осенью 1919 года, оставил подробные указания в своём завещании опечатать на пятьдесят лет своё досье на Колчака (48). Советские историки имели другое мнение о Колчаке, они смотрели на него, как на враждебного демона, изображая его промонархическим сатрапом союзников, растратившим русские богатства и одобрявшим зверства и продолжение Гражданской войны. Более того, советские историки делали свои оценки поверхностно, не заглядывая в его личную жизнь и в совокупность достижений и потерь во время его недолгого правления в Сибири. Только с развалом Советского Союза российские историки начали открывать архивные коллекции и публиковать более основательные статьи о Колчаке и его правительстве.

Кто же такой был в действительности Колчак, и что он мог дать «белому» делу? Александр Васильевич Колчак родился в Санкт-Петербурге в 1874 году (49). Как многие другие высшие белые офицеры, он происходил не из дворян или богатых помещиков, а из семьи военных. Его отец являлся военно-морским инженером на Обухов-ском оружейном заводе в Санкт-Петербурге. Будучи ещё мальчиком, Колчак почти нарушил семейную традицию, поступив в частную гимназию, но в четырнадцать лет, в связи с отсутствием в семье достаточных средств, перевёлся в Санкт-Петербургский морской корпус и, окончив его в 1894 году, был произведен в мичманы. Колчак всегда любил учиться, особенно точным наукам, и они продолжали его интересовать в первые годы офицерской службы. Его работы в области океанографии и гидрологии, включая несколько опубликованных статей, привели в 1900 году к приглашению участвовать в арктической экспедиции, организованной Императорским географическим обществом под руководством Э.В. Толля, одного из выдающихся русских исследователей Арктики. Следующие три года были заняты приготовлениями, путешествиями и научными исследованиями, включая руководство спасательной партией, направленной на поиск Толля, погибшего на острове Бенетта в 1902 году. Спасательная операция не удалась, а начало русско-японской войны в 1904 году застало Колчака в Якутске, откуда он поехал прямо в Порт-Артур. Во время русско-японской войны Колчак служил вначале в качестве офицера, ответственного за установление минных полей, и после поражения русских в проливе Цусима в качестве артиллерийского офицера в самой крепости Порт-Артур. Он был взят в плен японцами, но ему разрешили вернуться в Россию в связи с серьёзным заболеванием. В наше время ему, вероятно, был бы поставлен диагноз «ревматоидный артрит», преследовавший его всю оставшуюся жизнь.

Будучи не годным к действительной службе, он провёл остаток 1905 года и первые месяцы 1906 года за составлением карт и публикацией результатов первых трёх лет своего пребывания в Арктике. Колчак вернулся на действительную службу в 1906 году, на сей раз в качестве сотрудника Главного штаба ВМФ, в то время работавшего над реорганизацией русского военно-морского флота в порядке подготовки к войне с Германией. Работа в Главном штабе ВМФ проходила с затруднениями. Дума была против расширения программы военно-морского строительства и ставила под сомнение необходимость коренной реорганизации флота. Чувствуя полную неудовлетворённость своей неспособностью преодолеть политические препятствия, поставленные на пути попыток модернизации флота перед Главным штабом ВМФ, Колчак ушёл с командных постов и вернулся к научной и преподавательской работе в Военно-морской академии. В течение этого периода он специализировался на конструировании и прокладке морских мин. В 1909-1912 годах он принимал участие в двух научных экспедициях в Арктику. В первые два года Первой мировой войны он участвовал в боях на Балтике в качестве командующего эскадрой миноносцев и в июле 1916 года был произведён в контр-адмиралы и назначен Командующим Черноморским флотом. Севастополь был его первым основным назначением, которое в дополнение к его обычным военно-морским обязанностям включало ответственность за местную администрацию и гражданскую жизнь Севастополя. Используя свой опыт на Балтике с минными полями, он провёл выдающуюся работу по охране русских портов вдоль черноморского побережья от нападений германских крейсеров, а также участвовал в планировании русской высадки в Босфорском проливе. Оперативная работа Колчака произвела достаточно благоприятное впечатление на Американскую военно-морскую миссию в России, и она пригласила его в 1917 году посетить Вашингтон, якобы для изучения предложенной союзными державами босфорской операции, а, скорее всего, для использования его знаний в области минного дела (50).

Колчак не ожидал Февральской революции и сопровождавших её социальных беспорядков. Будучи приученным к дисциплине и безусловному выполнению приказов, он счёл чрезвычайно трудным для себя иметь дело с политической ситуацией, вызванной февральскими событиями. Он был отозван в Петроград для консультаций и прибыл туда в конце апреля, увидев в первый раз собственными глазами уличные беспорядки и демонстрации, провозглашавшие «Долой Временное правительство» и «Вся власть Советам» ещё до того, как они стали боевыми лозунгами большевиков. Беспорядки апреля и мая не свергли Временное правительство, но всё же привели к реорганизации кабинета и произвели неизгладимое впечатление на Колчака. Для человека, чья первоначальная цель в жизни заключалась в служении своей стране, беспорядки в апреле и мае казались не только спонтанным проявлением социальных волнений во время сурового политического кризиса, но прямым организованным нападением на саму целостность всего государства. Для него лично все радикальные революционеры, будь то большевики, меньшевики или эсеры, были разрушителями российского государства и его великой истории. Восемнадцать месяцев спустя, эта точка зрения стала важным составным элементом его правительства в Сибири.

Колчак возвратился в Севастополь и пытался навести порядок, однако, не сумев приспособиться к «свободным условиям» службы, созданным революцией, вернулся в Петроград. На встрече с представителями Совета матросских депутатов на своём флагмане перед отъездом в столицу, обессиленный и раздражённый требованиями взбунтовавшихся матросов разоружить офицеров, Колчак вынул свой морской кортик (51) — офицерский символ абсолютной власти — и демонстративно выбросил его за борт. Весть об «инциденте с кортиком» дошла до Петрограда ещё до того, как Колчак вернулся в столицу. Приукрашенный рассказами о его бескомпромиссной позиции к Совету матросских депутатов, севастопольский инцидент внезапно возвысил его в глазах партии кадетов в Петрограде как легендарного лидера, открыто выступающего против эксцессов революции. В Петрограде Колчак встретился с Гучковым, Милюковым и другими кадетскими знаменитостями, и впервые столкнулся лицом к лицу с политикой на государственном уровне. В Петрограде он присутство-

вал на совещаниях Национального Центра (секретной организации, финансируемой кадетами для содействия военной диктатуре генерала Алексеева), что наводит некоторых его биографов на мысль о том, что он уже тогда участвовал в заговоре против всех социалистов и революционеров. Приглашение Колчаку посетить США было наконец одобрено Керенским, и в середине июля Колчак направился в Нью-Йорк, проведя по дороге две недели в Лондоне, где встречался со старшими чинами британского адмиралтейства. В своей краткой автобиографии, обнаруженной в Государственном архиве Российской Федерации, Колчак признаёт, что хотя он был определённо заинтересован в посещении США, политическая подоплёка его отъезда в Америку состояла в том, что Керенский хотел, чтобы Колчак покинул Петроград, т. к. он становился слишком популярным в кадетских кругах (52).

В США Колчак встретился со своими американскими коллегами, был принят президентом Вильсоном и госсекретарём Лэнсингом и посетил Военно-морскую академию США. В конце октября, после двухмесячного пребывания в США, он купил билет в Россию через Японию и Владивосток и, по прибытии в Токио, узнал о большевистском перевороте в Петрограде, о перемирии между Россией и Германией и о мирных переговорах в Брест-Литовске. Расстроенный и униженный капитуляцией России, он нанёс визит британскому послу в Токио и предложил свои услуги Великобритании, «тем самым исполняя», как он выразился, «свой долг перед Родиной и союзниками» (53). Британское министерство иностранных дел, полагая, что он, вероятно, будет полезен британским интересам на Ближнем Востоке в случае революционного восстания на Кавказе, направило его через Сингапур в Ирак на месопотамский фронт. В Сингапуре он получил от князя Кудашева, русского посла в Пекине, телеграмму, в которой тот сообщал Колчаку, что он будет более полезен делу союзников на Дальнем Востоке и, следовательно, должен вернуться как можно скорее в Россию. Колчак прибыл в Пекин в апреле 1918 года в то время, когда генерал Хорват, генеральный управляющий КВЖД, начинал организовывать антибольшевистское сопротивление в Харбине.

В военном плане, задание Колчака состояло в оказании помощи силам Хорвата в построении самостоятельной антибольшевистской русской армии вдоль железнодорожной полосы в Северной Манчжурии и на Дальнем Востоке. В политическом плане, задание преследовало значительно более сложную цель. В течение нескольких месяцев японцы увеличивали свой контингент в Северной Манчжурии и на российском Дальнем Востоке, расширяя свое влияние в Забайкалье при поддержке непокорного Г. М. Семёнова, атамана Забайкальского казачьего войска. Русские патриоты возмущались японским вторжением, а англичане и американцы всё больше и больше беспокоились о том, что расширяющееся японское присутствие в Северной Манчжурии и в Восточной Сибири нарушит деликатное геополитическое равновесие, установленное на Дальнем Востоке после русско-японской войны. И Англия и США хотели ограничить самостоятельность японских действий на Дальнем Востоке, требуя от Японии проведения их операций коллективно, вместе с остальными союзными державами. Идея состояла в том, чтобы заставить всех союзников, включая Японию, действовать совместно с антибольшевистским командованием, организованным под руководством адмирала Колчака в Харбине, а не отдельно с различными и часто конкурирующими русскими антибольшевистскими силами, действовавшими вдоль железной дороги. Англичане особенно хотели, чтобы Колчак возглавлял эту операцию. В письме английскому военному министерству генерал Нокс, глава Британской военной миссии в Сибири, заявил с предельной ясностью, что, по его мнению, «Колчак является лучшим русским для осуществления нашей цели на Дальнем Востоке» (54). Идея коллективной организации союзников так и не стала реальностью. Генерал Накадзима, глава Японской Военной Миссии в Манчжурии, отказался от сотрудничества, не получив от русских обещаний территориальных уступок, и адмирал Колчак прекратил переговоры в порыве гнева, о котором он позже выразил сожаление следующими словами: «Я очень сдержанный человек, но иногда я действительно взрываюсь» (55).

Он пытался вовлечь атамана Семёнова в переговоры с японцами, поехав в его штаб-квартиру на русско-китайской границе, но нарвался на грубый отказ. Колчак вернулся в Харбин с пустыми руками и полностью разочарованным в возможности организовать коллективные действия союзников на российском Дальнем Востоке. Японцы, проводившие свою собственную политику экспансии в Сибири, очевидно, предупредили Семёнова не заключать каких-либо политических или военных соглашений с Колчаком.

Менее прямолинейный и политически более ловкий человек _Мог бы чего-нибудь достигнуть, водя за нос японцев в интересах антибольшевистского дела на Дальнем Востоке, но Колчак был лишён этих качеств. Вместо этого, он отдалил самого важного союзника на Дальнем Востоке, способного оказать быструю помощь в большом масштабе. В течение ещё нескольких месяцев он продолжал заниматься проблемами объединения антибольшевистких сил на Дальнем Востоке, но поняв, что из этого ничего не выйдет, отказался от своего назначения и уехал в Японию, надеясь достичь успеха в Токио. Начальник японского генерального штаба отнёсся к нему вежливо и дружелюбно, но их переговоры ни к чему не привели. В Токио у Колчака был очередной приступ ревматоидного артрита, и ему пришлось остаться там, в течение двух месяцев до возвращения во Владивосток в начале сентября. Согласно копии протокола его допроса в Иркутске, он надеялся пробраться к генералу Деникину на юг России (56). Питер Флеминг, английский биограф Колчака, полагал, что он направлялся в Омск. Ссылаясь на письмо от генерала Нокса военному министерству Англии, Флеминг высказывает предположение, что Колчак ехал в Омск «ещё раз при британском содействии» (57). Однако более внимательное ознакомление с письмом Нокса показывает, что оно было написано не тогда, когда Колчак находился на пути в Омск, а много раньше, когда его вызывали в Харбин, весной 1918 года.

Во Владивостоке Колчак встретил генерала Нокса, направлявшегося в Омск занять пост начальника Британской военной миссии. Они покинули Владивосток вместе и прибыли в Омск одним поездом. Это обстоятельство постоянно приводило советских историков к заключению, сделанному на косвенном основании, о британском участии в перевороте в Сибири. Прибытие Колчака в столицу Всероссийского Временного правительства совпало с восхождением к власти Директории, члены которой были заняты выбором новых членов кабинета министров. По рекомендации генерала Болдырева Колчак был избран на должность министра по военным и военно-морским делам. Приняв эту должность, он исполнял её вплоть до ноябрьского государственного переворота, сделавшего его Верховным Правителем России.

По ряду причин, как физиологических, так и психологических, в действительности Колчак не имел достаточных способностей для роли лидера антибольшевистской оппозиции. Задача объединения разрозненных сил контрреволюции против большевиков и их руководства в момент, когда антибольшевистские силы в восточной России и в Сибири уже начинали слабеть, была за пределом его возможностей и способностей. Он был больным, нервным человеком, постоянно подверженным приступам ревматоидного артрита, часто делавшим его нетрудоспособным в течение нескольких недель подряд. Через две недели после его назначения Верховным правителем он опять заболел, на этот раз, по словам сотрудников его штаба, воспалением легких, прекратив прямую связь с членами кабинета, кроме его ближайшего окружения. Адмирал проболел почти два месяца до середины января 1919 года (58). Как сегодня, так и в начале 20-го столетия, первейшим средством против боли от ревматоидного артрита был кодеин. Совсем неслучайно поэтому, некоторые журналисты считали Колчака наркоманом. Болезнь была хронической, время от времени проявляясь острыми приступами, истощавшими энергию и ослаблявшими рассудок и уверенность в себе до предела, при котором он практически не мог действовать или реагировать разумно. Вспоминая дни, проведённые Колчаком в Токио, Дмитрий Абрикосов, поверенный в делах русского посольства в Токио после отъезда посла князя В. Н. Крупенского, с должной наблюдательностью подметил, что «сразу можно было видеть, что [Колчак] был больным человеком, находившимся в состоянии самого высокого нервного напряжения. Я никогда не забуду его маленькую, аккуратную, морскую фигуру, ходящую взад-вперёд по лужайке перед нашей канцелярией, курящего сигареты одну за другой и говорящего о своих планах» (59). Генерал Касаткин, начальник военного транспорта при штаб-квартире армии в Омске описал это несколько по-другому. Ссылаясь на припадок гнева Колчака по поводу частичной отгрузки золота во Владивосток для оплаты за военные поставки, Касаткин вспоминает, как «Колчак гневно нас критиковал, нервно размахивая руками, за то, что не был информирован» (60).

У Касаткина возможно и были основания унижать Колчака — Касаткин был несправедливо обвинён ближайшим окружением адмирала в намеренном игнорировании скандала с взяткой, в котором были замешаны непосредственно подчинённые ему офицеры. У генерала барона А. П. Будберга, начальника снабжения Белой армии в Омске, таких оснований не было, но он был ещё менее щедр, изображая своего главнокомандующего. В своём опубликованном дневнике он назвал Колчака «большим больным ребёнком, чистым идеалистом, покорным рабом своего долга, идеалов и России; он несомненно неврастеник, быстро теряющий контроль над собой; он крайне запальчив и несдержан в проявлении недовольства или гнева» (61). Являлись ли припадки гнева и крайнего нервного возбуждения у Колчака следствием физической боли или психологического расстройства никогда не было точно установлено.

Достаточно сказать, что такие эпизоды часто повторялись и всегда серьёзно мешали правительству в исполнении своих повседневных функций в области как внутренней, так и внешней политики.

Личная жизнь Колчака тоже была психологически напряжённой. Его церковный брак потерпел крах, и он влюбился в Анну Темиреву, 26-летнюю бывшую жену своего сослуживца, дочь выдающегося русского музыканта. Хотя вначале он пытался скрыть эту связь, под конец он говорил о ней довольно открыто и даже брал Темиреву с собой на многие правительственные приёмы. Недавно обнаруженная переписка между Колчаком и Темиревой показала, что их союз был истинным и нежным, и, в конце концов, кончился для неё тюрьмой вместе с адмиралом (62). Тем не менее эта связь не мешала ему беспокоиться о своей бывшей жене и сыне, которых он оставил в Севастополе. Эта ситуация причиняла ему значительное беспокойство до тех пор, пока он наконец не уверился в том, что они успешно ускользнули из Крыма и живут в Париже, получая помощь от Русского Политического Центра в Париже (63).

Не будучи человеком, легко приспособляющимся к обстоятельствам, Колчак испытывал в Омске те же разочарования, что и в Петрограде, Севастополе, Харбине и Токио, только в значительно увеличенной степени. До боли принципиальный, прямой и бескомпромиссный, Колчак был склонен преуменьшать силу дипломатии, тем самым, отчуждая важных союзников в России и за границей. Качества, которые могли бы быть превосходными в менее критических обстоятельствах, мало стоили в такое время, когда всё белое движение зависело от умения одного человека изменить ход истории. Антибольшевистская Россия нуждалась в физически активном, харизматическом лидере и в стойком государственном деятеле, способном объединить антибольшевистскую оппозицию и с помощью союзников повести победоносную войну против большевизма. Колчак не был таким человеком. Он, прежде всего, был квинтэссенцией кадрового русского офицера старой школы с романтизированными идеями о чести, правилах поведения в обществе и невмешательства в политику, качествами, которые могли рассматриваться желательными в мирное время, но значили очень мало в смертельном столкновении его правительства с прагматичным и динамичным руководством Ленина и Троцкого. Много лет спустя, находясь в эмиграции, и, погружённый в изучение работ выдающихся философов, отец автора грустно заметил, что «мы были младенцами, когда дело касалось политики, нашему формальному образованию и опыту не хватало даже самого элементарного понимания того, как вести войну с помощью пропаганды, благоприятных отношений с союзниками и гражданским населением, и с политическими требованиями вновь созданных соседних государств России, то, что Ленин и его окружение понимали и практиковали превосходно» (64). Этот недостаток пронизывал всю командную структуру Белой армии и гражданского правительства вплоть до самых верхов, особенно затрагивая адмирала Колчака, который был больше поглощён мыслями о чести, преданности своих командиров и нерушимости границ русского государства, чем основным вопросом, как наилучшим образом создать устойчивое правительство в противовес большевизму.

Как многие хорошо образованные высшие армейские и флотские офицеры, он сознавал необходимость существенного реформирования российской политической системы в случае сохранения монархии и по большинству вопросов сходился во взглядах с партией кадетов, отдавая предпочтение конституционной монархии на британский лад. К примеру, он был одним из первых высших офицеров, присягнувших Временному правительству после Февральской Революции. Он говорил, что «новое правительство стоит полностью за благо страны, что старое правительство оказалось банкротом и заменилось новым» (65). Однако, как почти все офицеры в мире, он одновременно был консерватором, сочувствующим более традиционным элементам в русском обществе и правительстве. Это касалось особенно социальных вопросов, влиявших на внутреннюю политику. Можно сказать, что в то время, как его разум аргументировал в пользу реформ и демократии, эмоции оставались в плену традиций и авторитарного опыта его раннего воспитания и последующего развития на государственной службе. Он не отрицал необходимость реформ, но его подход к ним был эволюционным, а не революционным. Он ненавидел революцию и всё связанное с ней, логически объясняя отречение от престола Николая Второго и формирование Временного правительства не как революцию, а как законную передачу власти одним правительством другому правительству в результате гибельной войны. Следовательно, у него были существенные расхождения между тем, что он объявлял своей политикой, и тем, что он был готов осуществить на практике. Как будет видно из последующих глав, указанный конфликт между теорией и практикой управления касался свободы печати, финансовой политики, земельной реформы и, к самому большому сожалению, отношений с областными правительствами, особенно теми, которыми руководили атаманы Семёнов и Калмыков.

Колчак органически не годился для выполнения трудного задания, которое он взял на себя. Знавшие его и тесно работавшие с ним люди видели два серьёзных недостатка в его характере. Они обвиняли его в удивительно недальновидной оценке людей и в нежелании применять свою волю в критических ситуациях. Были и другие недостатки, которые оказывали влияние на его суждения и ограничивали возможность его действий. Дело было не в том, что он не мог судить о характере людей или претворять в жизнь свою волю, когда это было нужно, а в том, что обстоятельства и его собственные политические и психологические предпочтения часто заставляли его рассматривать потенциальных подчинённых с идеологических позиций. Будучи выдвинутым на должность Верховного правителя коалицией, включавшей не только кадетов, но также сибирских казачьих офицеров — сторонников жёсткой линии, остававшихся, за небольшим исключением, монархистами, Колчак не мог пренебрегать их предпочтениями и политическими требованиями. Для них любой участник Гражданской войны, связанный с большевиками, меньшевиками и эсерами, пусть даже случайно, являлся человеком, которому нельзя было доверять, вне зависимости от его открыто выраженных намерений действовать против большевиков. При таких взглядах Колчак почти всегда предпочитал выбирать в сотрудники антибольшевистких «крестоносцев» без учёта их военного и административного опыта. Поэтому неудивительно, что ни один из офицеров генерального штаба, успешно боровшихся против Красной армии на Волге и Урале, не был назначен старшим полевым командиром или начальником отдела в ставке, по крайней мере, до тех пор, когда уже было слишком поздно изменить ход событий. В глазах Колчака они были или представителями армии КОМУЧ'а или сотрудничали с ней. Кроме того, Колчак считал таких офицеров, как Каппель, Молчанов, Войцеховский и Бангерский, отдававших предпочтение партизанской тактике против Красной армии вместо проведения крупномасштабных фронтальных наступлений, слишком независимыми и недостаточно ортодоксальными с точки зрения ведения настоящей войны(66). Та же идеология исповедовалась относительно выбора старшего командного состава в штаб-квартире армии. Решая вопрос, кто должен быть назначен его начальником штаба, Колчак отверг кандидатуры таких опытных офицеров, как генерал А. И. Андогский, директор Военной академии, и генерал М.К. Дитерихс, генерал-квартирмейстер русской армии в 1917 году. Антибольшевистский мандат Андогского был подпорчен его участием в одной делегации с Троцким в мирных переговорах с Германией в Брест-Литовске, и тем, что он продолжал оставаться директором Военной академии на территории, контролируемой большевиками. Назначение Дитерихса тоже было отвергнуто в виду его близости к просоциалистически настроенному Чехословацкому легиону.

Выбор Колчаком своих помощников также страдал от его личных пристрастий. Он любил назначать в качестве старших штабных и полевых командиров молодых, эгоцентричных, честолюбивых, чрезмерно импульсивных и красноречивых офицеров с политическими наклонностями. Он предпочитал иметь в качестве близких сотрудников людей, извергавших антибольшевистскую риторику и обещавших чудеса, но не имевших какого-либо реального опыта или подготовки в государственном управлении или в проведении крупномасштабных военных операций. Два наиболее вопиющих примера этого были: назначение Колчаком А.Д.Лебедева в качестве своего начальника штаба и Р. Гайды в качестве командующего Северной армией. Лебедев был самонадеянным полковником Генерального штаба без всякого боевого опыта, проведшим почти всю Первую мировую войну в качестве помощника пресловутого генерала Сухомлинова, военного министра России, опозоренного во время Первой мировой войны. В поисках приключений и личного продвижения после Февральской революции Лебедев сначала примкнул к Корнилову и Добровольческой армии в южной России, а затем через несколько месяцев появился в Омске «прямо из-под земли», по словам Гинса, в качестве представителя генерала Деникина и южной Добровольческой армии. Гайда был честолюбивым двадцативосьмилетним чешским кондотьером, служившим в черногорской армии в течение первых двух лет Первой мировой войны и перешедшим в Чехословацкий легион, когда он был сформирован в 1917 году. Будучи ярым антикоммунистом, он снискал доверие Колчака и его сибирских полковников, показав себя бесстрашным командиром небольшой чехословацкой антибольшевистской полевой армии, действовавшей в Восточной Сибири. Неясно, почему Колчак выбрал именно Лебедева и Гайду. Было ли это потому, что его привлекали люди, во многом обладавшие противоположными ему качествами, или на Колчака действовала их смелая антибольшевистская риторика? А, может быть, причиной тому было отсутствие собственного опыта в ведении сухопутной войны? Что располагало его к людям с сомнительными военными знаниями? Прямолинейный генерал барон А. П. Будберг, начальник снабжения после марта 1919 года, был уверен, в том, что Колчак был совершенно незнаком с сухопутным военным делом и основами военной администрации (67).

Сделав свой выбор, Колчак энергично защищал назначенных им подчиненных, отказываясь делать им замечания или заменять их, даже, когда было всем очевидно, что они не могли выполнить задание или превышали свои полномочия. Вместо этого, он назначал различные комиссии, которые ничего не достигали в своих расследованиях в условиях быстро менявшейся обстановки Гражданской войны (68). Лебедев и Гайда были в конце концов сняты со своих постов после обильной критики со стороны полевых командиров, но были заменены другими, равно неспособными «политическими генералами». Это неумение Колчака требовать профессиональной компетентности от своих избранных по принципу идеологической приемлемости помощников раздражало более способных фронтовых командиров, влияя на моральное состояние всей армии. В знаменитой речи, обращенной к парламентской армии перед битвой при Марстон Муре, Кромвель мудро подметил, что «выбирая людей для государственной службы, государство не принимает во внимание их мнения, если они готовы преданно и умело служить ему; этого достаточно». Однако Колчак не желал соблюдать этот принцип. В отличие от Ленина и Троцкого, готовых использовать опытных царских офицеров на высших командных должностях в Красной армии, Колчак был не способен возложить ответственность на офицеров, чья политическая линия и взаимоотношения с подчинёнными строились на менее бескомпромиссной основе, чем у него самого. Упор Колчака на идеологическую непорочность его главных военных советников нанёс огромный вред весеннему наступлению 1919 года и продолжению Гражданской войны в целом.

Склонность Колчака к воинствующим антибольшевистским фанатикам передавалась и казачьим атаманам. Будучи непоколебимыми монархистами по своим политическим убеждениям, они были бесспорно настроены против большевиков, но в то же время они были мародёрствующими бандитами, не стеснявшимися применять свою власть для подавления восстаний с чрезмерной жестокостью на контролируемых ими территориях. Их вопиющее пренебрежение к правам неказачьего населения вызывало широкое недовольство в Сибири, подрывая доверие к омскому правительству. Колчак хорошо знал об этих правонарушениях, но не решался осудить их поведение из опасения, что это не будет одобрено крайне правыми кругами его администрации. Некоторые, например Г.М. Семёнов, отказавшийся признать власть Колчака в Забайкалье, находились слишком далеко от Омска, чтобы быть обузданными принудительно. Однако других, создавших свои политические владения в Западной и Центральной Сибири, следовало арестовать, судить военным трибуналом и выставить примером для всего населения Сибири. П. П. Иванов-Ринов, атаман сибирских казаков в Западной Сибири, и Б.В.Анненков, атаман Семиреченского казачьего войска, проявляли особую жестокость в густо населённых районах Сибири. В попытках подавить рабочие беспорядки в городах и крестьянские восстания в сёлах, они зверски расправлялись с сопротивлявшимся населением, вызывая массовую враждебность к Колчаку и Белой армии.

Нежелание Колчака преследовать нарушителей законности оказывало чрезвычайно ослабляющий эффект на ход Гражданской войны. К середине 1919 года широкие слои населения начали выступать против правительства Колчака. Набор новобранцев стал почти невозможен. В Центральной и Восточной Сибири возникло партизанское движение. Пользуясь этим, Москва начала широкую пропагандистскую кампанию против Колчака и сильно преувеличенных правонарушений белых, побуждая многих эсеров и меньшевиков примкнуть к большевистскому подполью в Сибири. Статьи, публикуемые в иностранной и эмигрантской прессе, тоже подливали масло в огонь. Они обращали внимание мирового общественного мнения на приписанные большевиками белым зверства в далёкой Сибири, нанося, таким образом, вред отношениям с США и Англией, ставя под угрозу военную помощь Белой армии. С точки зрения отношений Колчака с гражданским населением и правительствами союзников, весь спектр белых зверств (действительный или преувеличенный) становился определяющим негативным фактором в ведении войны.

Колчак никогда по настоящему не понимал, как такие побочные факторы могли влиять на ход Гражданской войны. Его правительство никогда не стояло близко к массам, и у него самого не было ясного представления о политических событиях, происходивших в столицах союзных держав. Наиболее серьёзным недостатком Колчака являлось его неумение признать, что Гражданская война в России велась не только на поле сражения, но и в прессе, в кабинетах союзников, а также в определении позиций и стремлений гражданского населения. Колчак не мог тягаться с Лениным и Троцким, чьи годы политической закалки в рядах международных революционеров превратили их в превосходных пропагандистов и мастеров политического маневрирования.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ ПЯТОЙ

1. Ранние советские интерпретации переворота можно найти у А. С. Бубнова, Л.М. Спирина, П. С. Парфёнова, П.Н. Дорохова.

2. Недавнюю советскую историографию о перевороте и о развале правительства Колчака можно найти у Г.З. Иоффе и Н. Г. Думовой.

3. О советской точке зрения 1980-х годов на Гражданскую войну, как классовую борьбу, смотрите у В. Д. Поликарпова.

4. По мнению автора, работа Стивена М. Берка «Государственный переворот адмирала Колчака» (Columbia University. 1971, Ph. D. Dissertation) по сей день содержит наиболее исчерпывающий анализ этого государственного переворота, основанного на материалах, доступных западным исследователям до 1991 года.

5. Вологодский. Неопубликованные статьи, 1918-1925 г.г. АФГИР; Серебренников. Статьи, 1906-1969 г.г. АФГИР.

6. ССК. Т.1.С.306.

7. Е. Varneck and Н. Н. Fisher.

8. Alfred Knox, Maj. Gen. With the Russian Army, 1914-1917. — London, 1921.

9. Мельгунов. Трагедия адмирала Колчака. Т.Н. С.138-140.

10. Berk. Р.399-475.

11. ССК. T.1. С.307; Вологодский. С.34. АФГИР; Сукин И.И. Неопубликованные мемуары. ЛРА; Серебренников. С.219. АФГИР.

12. О взглядах Жардецкого на диктатуру, смотрите главу 7; о многочисленных выступлениях Пепеляева, см.: Rosenberg. Р.293-295.

13. Smele. Civil War in Siberia. P.50-107.

14. Письмо А.И. Сыромятникова И. А. Михайлову от 14 апреля 1919 года; неопубликованный дневник В. Н. Пепеляева; черновик неопубликованного дневника А. В. Колчака; неопубликованный дневник капитана И. Бафталовского. ГАРФ. Ф.5844. Оп.2. Д.47 и Ф.5881. Оп.2. Д.242.

15. Письмо А. И. Сыромятникова. Коллекция Колчака. ГАРФ.

16. Колобов. АФГИР.

17. Varneck and Fisher. P. 169.

18. Письмо А.И. Сыромятникова. Коллекция Колчака. ГАРФ.

19. Там же.

20. Там же.

21. И. Бафталовский, Неопубликованный дневник. ГАРФ. Ф.5881. Оп.2. Д.242.

22. Зензинов, ред. Государственный переворот адмирала Колчака в Омске.

23. Письмо А.И. Сыромятникова. ГАРФ.

24. Заговорщики не могли не знать, что свержение Директории из пяти членов и установление диктатуры сделало бы будущие отношения с союзниками и либеральными слоями русской общественности более обострёнными, если бы Директория была официально признана союзниками. См.: Ullman. Р.277-279.

25. Бафталовский И. Неопубликованный дневник. Коллекция Колчака. ГАРФ.

26. ССК. Т. 1. С.306-309; Вологодский. С.34.

27. Bunyan. Р.370-371.

28. Иоффе. С.37-38, 140-141.

29. Janin. Р.ЗО-31.

30. Болдырев. С. 135.

31. Максаков и Турунов. С.270.

32. О недавнем западном взгляде на переворот, см.: Pereira. Р. 101—104.

33. Сукин. С.34-35, ЛРА.

34. Ullman. Р. 143.

35. Ibid. Р.277-279.

36. Knox. Р.274.

37. Болдырев. С. 111.

38. Там же. С. 112-114.

39. Там же. С. 109.

40. Иоффе. С. 140.

41. Петров. От Волги до Тихого океана. С.61.

42. Там же.

43. Колчак. К населению России. 18 ноября 1918 года. Коллекция Колчака. ГАРФ.

44. ССК. Т.Н. С. 13.

45. Максаков и Турунов. С.270-271.

46. Петров. От Волги до Тихого океана. С.61-62.

47. Там же. С.250.

48. Письмо от 21 октября 1937 года генерала Вальтера генералу Петрову с приложенным Приказом № 200. указывающим как распорядиться архивом генерала Дитерихса в Шанхае. Коллекция Петрова. АФГИР.

49. Биографический очерк Колчака основан на работе В. Шишкина «Колчак о себе», черновике автобиографии Колчака, хранящейся в коллекции ГАРФ, протоколах допросов Колчака в Иркутске и различной информации, почерпнутой автором из разговоров о Колчаке с белыми офицерами, служившими под его руководством.

50. Charles Weeks and J. Baylen. Admiral Kolchak's Mission to the United States//Military Affairs. 1976. Vol.40: 2.

51. Парадный кортик, которым Колчак был награждён за свою службу на Балтике во время Первой мировой войны.

52. Шишкин. Колчак о себе //Грани. № 165. С. 139; ГАРФ 01.5844.

53. Шишкин. С. 140.

54. Fleming. Р.76.

55. Varneck and Fisher. P.123.

56. Ibid. P. 153.

57. Fleming. P.76.

58. ССК. Т.П. C.98-99.

59. Abrikossow. Revelations of a Russian Diplomat. P.276-277.

60. Касаткин. Ненапечатанная рукопись. БАКУ.

61. Будберг. Дневник белогвардейца. С.333.

62. Шишкин. «Моя милая бесконечно дорогая Анна Васильевна».

63. Земгор (Комитет земств и русских городов для оказания помощи русским беженцам за границей). ЛРА.

64. Из разговоров автора со своим отцом о русской Гражданской войне.

65. Varneck and Fisher. P. 34.

66. Эйхе. Опрокинутый тыл. С. 143.

67. Будберг. С.267.

68. Иностранцев. С.148-157.